Покидать свободный город и Кима с его бойцами для меня почему-то было сродни предательству. Бросать союзника, пусть даже и трижды расчетливого, в час черной беду, это просто не укладывалось у меня в голове. Однако расчетливые холодные доводы Серого и молчаливое согласные с ними всех членов нашей экспедиции заставляло меня подчиняться большинству. Да, я был не воин, и не стратег. Определенный стаж боевых действий у меня имелся, но что он по сравнению с партизанской войной лучников, укрывшихся в кронах хвойных гигантов, или в сравнении с той же пешей атакой, имея из вооружения только меч, а из зажиты плохенькую кольчугу, или того хуже, потертые от времени и выщербленные вражеским металлом легкие пехотные доспехи. Впрочем, хватит рефлексии. Не известно, как сам ловчий повел бы себя на моем месте. Это, и еще несколько аспектов случившихся по дороге к перевалу, меня оправдывали полностью, так что очень скоро я выбросил эти странные мысли из головы и сосредоточился на текущих задачах.
В первую очередь нам требовалось раздобыть средство передвижения, снаряжение и припасы. Местная одежда, как нельзя лучше подходила для путешествия в горах. Черные шапки, толстые стеганые тулупы, которые не то что тепло сохранить, а, наверное, и стрелу бы задержать могу, да высокие сапоги, проложенные мехом, были у нас в наличии, так что некоторая часть проблем отпала сама собой. Припасы, ну по крайней мере до цитадели, можно было добывать по дороге. Амир неплохо стрелял, а Суздальский мог развести костер или построить убежище практически из чего угодно, сказывалась подготовка спецназа. Даже транспорт, и тот нашелся. Спрятанная нами в кустах около входа в тоннель телега с впряженной в нее лошадкой позже была приведена в лагерь, однако из-за запаха на нее никто не претендовал. Само же тягловое животное больше подходило для перевозки тяжелых грузов, нежели для бравого кавалеристского натиска, так что очень скоро мы стали обладателями добротного транспорта с сомнительным запахом, и едва собравшись, и погрузив нехитрые пожитки, мы выдвинулись в сторону гор. Ехать по дороге, огибающей город было, по меньшей мере, безрассудно, так что едва мы отдалились от лагеря, как на ближайшей развилке, правящий лошадью серый, свернул направо и мы покатили по добротной, почти отполированной, объездной. Ехать было, скажу я вам, одно удовольствие. Подвода шла ровно, легко проходя малейшие выбоины. Солнце ласково светило, грея больное колено, а запах хвои и прелых листьев почти компенсировал остаточные миазмы, распространяемые нашим экипажем. Суздальский и Барус поначалу морщились, однако и они потом привыкли, а вскоре и совсем перестали замечать запах.
— А ведь путешествие идет не так ужи и плохо. — Прервал нависшую над телегой тишину Серый. — Все мы живы, здоровы, и почти не выбились из графика.
— А как же Грецки? — Тут же напомнил я. — Барон остался пленником этого мерзавца Хана, и бог знает, что сейчас происходит в орде. Я вам клянусь, господа, что, если хоть один волос даже, упадет с его головы, я приложу все усилия чтобы этого демона содрали кожу заживо. — Сказано это было мной в запале, и надо отдать должное, произвело неожиданный эффект. Я, по сути, по выражению, по позиции, человек мягкий и ненапористый, и только обстоятельства, в которые меня вгоняют, вынуждают меня действовать жестко. Моя сущность, вроде загнанной в угол крысы. Предпочел бы убежать, но если вокруг бой, то уж извини приятель, придется его принять и перегрызть пару глоток. Не отправляться же на тот свет в одиночестве. Сказанное не воротищ, однако та бесценная секунда, когда я увидел лица своих товарищей, была для меня слаще меда. Серый и то обернулся и посмотрел на меня с интересом. Суздальский сделал это холодно, как бы невзначай и только в глазах моего старинного приятеля Амира блеснула тревога.
Как не старалась троица, но летучий отряд Урук-Хана ускользал каждый раз, так что преследование затянулось. Зимин не находил места и в какой-то момент думал повернуть назад, дабы не сорвать передачу дочек Подольского с рук на руки дражайшему родителю, однако ехавший рядом Азир очень недвусмысленно воспринимал все намеки и в конце концов и все предложил рейдеру отправиться назад самостоятельно, забрав с собой поднадоевшего за время погони Барсука. Доводы по поводу того, что Подольских с легкостью обманет, получив своих дочерей без должного просмотра, на Азира никакого впечатления не производили, и несколько раз дошло даже до драки.
— Ты вообще понимаешь, что твои бойцы начхать хотели на мои приказы? — Рычал Зимин на десятника. — Им с прибором на то, чей я друг, и повиновались они только тогда, когда ты рядом был. Стоило тебе, дурья башка, отлучиться, как я просто переставал для них существовать, а ты предлагаешь вернуться и возглавить отряд. Да тот же доктор подтвердит мою правоту. Пустая это затея.
— Ты как хочешь, — мотал головой бравый усач, — однако барона я бросать не собираюсь, пусть даже этим степные джины попытаются добраться до моей задницы. И тут, и там, честь мужа и война, и отстаивать ее буду!
Однако, как бы десятник суров не был, однако отлично понимал, что его действия могут привести к непредсказуемым последствиям, и потому отлично рассчитал свои действия. В первую очередь у него имелся канал связи с основным отрядом, который обнаружился чуть позже на одном из привалов, когда маленький отряд расположился на обочине дороги чтобы перекусить и дать лошадям отдохнуть. Барсук уверенно кашеварил, быстро соорудив костер, и водрузив над ним пузатый начищенный до блеска котел, доктор поочередно отправил в закипевшую ключевую воду пшено, пару картофелин и несколько шматов вяленого мяса, теперь вовсю колдовал над бурлящей жидкостью с половником в одной руке и мешочком для специй в другой. Азир, присев на замшелый камень, меланхолично полировал лезвие ножа куском ветоши, а Вячеслав, которого не оставляло беспокойство, по поводу долгого отсутствия в отряде, чтобы занять руки, принялся вытирать бока своей лошади пучком мягкой травы. Занятие это было ответственное, призывающее к ответственности, а главное расслабляющее мозг, а потому и внимание, и именно по этой причине Зимин не заметил перемены в выражении лица соратница. От меланхолично-скучающего оно приобрело сначала заинтересованный, а потом и вовсе веселый вид, и отложив нож, Азир прошел на середину тракта, и подставив руку в кожаном краге, ветру, дал приземлиться на нее небольшой хищной птице с броским коричнево-черным оперением, большими желтыми глазами и маленьким, опасно острым клювом. К лапке птицы был примотан крохотный кожаный тубус, почти невесомый, не причиняющий беспокойство птице, однако способный поместить в себя небольшую записку, которую ловчий, с видом матерого фокусника, с удовольствием извлек на свет.